"Жизнь свою за други своя" - Великая Отечественная войнв в творчестве А.А. Ахматовой

8 мая 2020
Анна Андреевна Ахматова была представителем не только "серебряного века" русской поэзии, на ней лежал отблеск "золотого века" русской литературы. Как сказала о ней Марина Цветаева, - Златоустая Анна Всея Руси.

Война застала Ахматову в Ленинграде. В августе и сентябре, уже во время блокады, она оставалась в городе. Поэтесса Ольга Берггольц вспоминала: «С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо она несла дежурство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища...» Тогда же, в сентябре 1941 года, когда Ленинград постоянно бомбили, поэт выступала на радио, по словам О. Берггольц, «как истинная и отважная дочь России и Ленинграда»
В то же время она писала стихи, пламенные, лаконичные по-ахматовски четверостишия:
Вражье знамя

Растает, как дым,

Правда за нами,

И мы победим!”

“Заходил к Ахматовой,—вспоминает о встрече с ней в августе 1941 года Павел. Лукницкий.—Она лежала— болеет. Встретила меня очень приветливо; настроение у нее хорошее, с видимым удовольствием сказала, что при­глашена выступить по радио. Она—патриотка, и сознание, что она сейчас душой вместе со всеми, видимо, очень ободряет ее”.

Кстати сказать, приведенное Ольгой Берггольц четве­ростишие хорошо показывает, что даже шероховатый язык плаката, столь, казалось бы, далекий от традиционной ма­неры Ахматовой, даже и он, когда возникла в том потреб­ность, вдруг появился и зазвучал в ее стихе, не желавшем быть в стороне ни от общей беды, ни от общего мужества. Ахматова застала блокаду, она видела первые жесто­кие удары, нанесенные столько раз воспетому ею городу. Уже в июле появляется знаменитая “Клятва”:

И та, что сегодня прощается с милым,—

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит!

Муза Ленинграда надела в те тяжелые дни военную форму. Надо думать, что и Ахматовой она являлась тог­да в суровом, мужественном обличье.

Она не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эва­куированной и живя затем в течение трех лет в Ташкенте, не переставала думать и писать о покинутом городе. Некоторые ее произведения этого времени по своему высокому тра­гизму перекликаются со стихотворениями Ольги Берггольц и других ленинградцев, остававшихся в кольце блокады. Слово “плакальщица”, которым затем так часто и напрас­но упрекали Берггольц, впервые появилось применительно к Ленинграду именно у Ахматовой. Этому слову она при­давала, разумеется, высокое поэтическое значение. Ее стихотворные реквиемы включали в себя слова ярости, гнева и вызова:

А вы, мои друзья последнего призыва,

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,

А крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена!

Ведь все равно — вы с нами!..

Все на колени, все!

Багряный хлынул свет!

И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами —

Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.

Ахматова в годы войны пишет не о себе, а о женщине вообще, матери, для которой все дети — родные.

Таковы, например, ее стихи ленинградским детям, в которых много материнских невыплаканных слез и со­страдательной нежности:

Постучись кулачком — я открою.

Я тебе открывала всегда.

Я теперь за высокой горою,

За пустыней, за ветром и зноем,

Но тебя не предам никогда...

Твоего я не слышала стона,

Хлеба ты у меня не просил.

Принеси же мне ветку клена

Или просто травинок зеленых,

Как ты прошлой весной приносил.

Принеси же мне горсточку чистой

Нашей невской студеной воды,

И с головки твоей золотистой

Я кровавые смою следы.

Воюющий народ, его тяжелый, окровавленный шаг на восток, к Вол­ге, к Кавказу, а -затем обратный—от Москвы, на запад,— это и были те исторические ритмы, о которых поэтесса сказала в одной из своих автобиографий, что они посто­янно жили излучали в ее сердце.

От того, что сделалось прахом,

Обуянная смертным страхом

И отмщения зная срок,

Опустивши глаза сухие .

И ломая руки, Россия

Предо Мною шла на восток.

И себе же самой навстречу.

Непреклонно в грозную сечу,

Как из зеркала наяву,—

Ураганом — с Урала, с Алтая,

Долгу верная,- молодая,

Шла Россия спасать Москву.

Поэма без героя

Стихи самого конца .воины преисполнены у Ахматовой солнечной радости и ликования. Весенняя майская зелень, гром радостных салютов, дети, взнесенные к солнцу на счастливых материнских руках...

Но Ахматова не была бы сама собой, если бы даже и в эти счастливые, преисполненные свежести дни не пом­нила о великих жертвах и страданиях, принесенных на­родом во имя свободы Отечества. Некоторые стихи ее 1945 и 1946 годов несут на себе траурную тень великой и неизбывной скорби. Поэт бодрствующей памяти, она и в эти упоенные Победой дни не переставала слышать без­утешные вдовьи слезы, материнские жалобы и детские плачущие голоса. Это отчасти контрастировало с общим мажорным тоном, принятым в поэзии сорок пятого года.

И в День Победы, нежный и туманный,

Когда заря, как .зарево, красна,

Вдовою у могилы безымянной

Хлопочет запоздалая весна.

Она с колен подняться не спешит,

Дохнет на почку и траву погладит,

И бабочку с плеча на землю ссадит,

И первый одуванчик распушит.

«Памяти друга»

По-видимому, это одно из самых мудрых и в своей мудрости прекрасных стихов о нашей Победе. Весенний, знобкий воздух, сквозящий в строчках этого восьмисти­шия, говорит нам об освеженном пространстве того неза­бываемого времени больше многих других, фанфарных и громких стихов. А образ Победы-Вдовы—разве не отно­сится он сразу ко многим и многим миллионам вдов, си­рот, калек и несчастных, вынесших концлагеря и тюрь­мы, оккупации и блокады?!

Годы войны вообще стали для нее временем познания истинных возможностей собственной поэзии. Рассказывая в одном из стихотворений о возвращении в Ленинград,. она написала:

Белым камнем тот день отмечу,

Когда я о победе пела,

Когда я победе навстречу,

Обгоняя солнце, летела...

С самолета

И дальше:

На сотни верст, на сотни миль,

На сотни километров

Лежала соль, шумел ковыль,

Чернели рощи кедров.

Как в первый раз я на нее,

На Родину, глядела.

Я знала: это все мое —

Душа моя и тело.

С самолета

Это—взгляд из окна самолета, но это и нечто несрав­ненно большее: взгляд с той действительно высокой точ­ки зрения, которую обрела Ахматова в годы Великой Оте­чественной войны,—с точки зрения поэта-гражданина, поэта-патриота.